Лондон, мать! Сага о современных женщинах - Дарья Протопопова

Лилит нервно глотнула горькой шипучей жидкости. Наедине, сама с собой, женщина имеет право на дикие фантазии, в том числе – о сонмах мужчин, жаждущих ее плоти. Только она никогда не признáется в этом, а фантазировать за нее – просто вульгарно. Лилит почувствовала себя усталой, словно ее уже измучили на оргиастическом празднестве. «Секс-вечеринки явно для кого-то похрабрее», – пронеслось у нее в голове. В фильмах смотрится эффектно, но на деле непременно оборачивается венерическими заболеваниями. Ну, по крайней мере, синяками и циститом. Неожиданно вспомнилось серьезное лицо румынского врача-гинеколога. Та всегда говорила ей на прощание: «Берегите себя, Лилиана!» Врач оказалась ближе родной матери. Врачу можно было рассказать – и показать – всё. И она не осудит, поможет. От этой мысли Лилит облегченно вздохнула, словно ей пообещали, что всё будет хорошо.

– Ты наверняка уже снял номер, – сказала она. – Ну так пойдем, чего время терять?

Бенедикт удивленно посмотрел на нее, но спорить не стал, только поднял со льда недопитую бутылку шампанского и произнес:

– Follow me88.

                                        * * *

Номер оказался темноватым, окнами в «колодец». Тяжелые пунцовые шторы с кистями. Потертое кресло. Кровать с декоративным покрывалом под цвет штор. И прислоненное к стене у кровати огромное зеркало в резной белой раме. Словно поставленное так на время, на случай, если передумают и унесут. Или переставят. Оно наверняка крепилось к стене на невидимых спереди крючках, но Лилит показалось, что оно в любой момент может начать скользить и разбиться. Или упасть плашмя. В любом случае, к зеркалу лучше было не приближаться.

– Я в ванную на секунду, – сказала она и заперлась в крохотной ванной комнате. Ополоснула запылившиеся в босоножках ноги. Подправила макияж. Освежилась в нескольких местах духами. Так страшно не было со времен первого секса, даже подумалось, как тогда, в семнадцать лет: «А вдруг будет больно?» Она взялась за ручку двери. В висках застучало, и ручку пришлось отпустить. Ты прям как с парашютом собралась прыгать, усмехнулась она над собой. Глубокий вдох. Еще секунду. Она вдруг со стеснением представила, как Бенедикт будет стаскивать с нее платье и белье, и решила раздеться сама, а в комнату выйти закутанной в полотенце.

В какой-то момент она все-таки оказалась у зеркала. Бенедикт свил целый венок из похвал собачьей позе, «самому естественному положению тел на Земле». «Как это замечательно, как возбуждает!» Она подняла голову посмотреть, действительно ли это зрелище прекрасно, действительно ли они сейчас подобны обнаженным людям на картинах Рубенса.

– Отвернись от зеркала, – сказал Бенедикт, – я не хочу, чтобы на фото было видно твое лицо.

Он снимал с ее телом селфи.

                                        * * *

И всё равно, это был волшебный вечер. Она наконец услышала, какое у нее замечательное тело, какая она гладкая и шелковистая – как персик, и, как персик, ее, оказывается, так и хотелось есть, упиваясь ароматным персиковым соком. После же фотосессии с зеркалом Бенедикт забрался обратно на кровать и откинулся на подушки, с видом игрока, скинувшего после матча футбольные бутсы и расслабляющегося в компании товарищей. Таинственность, мужская сила испарились: перед Лилит лежал хамоватого вида подросток. Для полноты образа не хватало лишь травинки или помятой сигареты в зубах.

А чего она, собственно, ожидала?

– Бенедикт, а ты любишь футбол? – тишина становилась невыносимой, и Лилит сказала первое, что пришло на ум.

– Нет, я в Итоне состоял к крикетной команде, – отозвался Бенедикт, глядя на нее поверх своей жилистой подмышки. – Как мы зажигали на стадионе Lord’s, это надо было видеть!

На это Лилит не нашлась, что ответить. Хотя она могла остаться с Бенедиктом на всю ночь (подруга, всё еще травмированная после гибели соседки, попросила побыть с ней денек-другой, ее мучили кошмары), Лилит приняла душ, оделась и поехала домой.

Ночной Лондон в августе напоминал приморский город. Тепло, влажно, птицы, спутав фонари с солнцем, выводят трели в кронах деревьев. В такую ночь хочется верить, что всё будет хорошо. А почему, собственно, должно случиться что-то плохое? С Бенедиктом они могут уехать куда-нибудь на несколько дней, когда у него будет очередная командировка. Он сам говорил, что его французский банк часто посылает его на семинары, в Мадрид или Женеву. Гостиница на берегу Женевского озера – это вам не средней руки лондонский отель с потертыми креслами и пошлыми зеркалами. Это тишина, покой, постепенное осознание того, что без меня невозможно жить. Как он меня назвал? Персик. Piersic89. Это вам не кислое английское яблоко. По персику начинают скучать, его бережно заворачивают в бумагу, приносят домой и съедают, а не пекут с ним пироги с толстой коркой. Персик приносит счастье.

Мистер Ч. уже спал, и в доме было темно. На кухне она нашла тарелку со сливами и записку: «Приходил сосед, принес излишки урожая. Попробуй, сладкие. Надо их есть, пока не начали гнить».

«Гнить они, может, уже давно начали, только этого не видно», – подумала Лилит. Она надеялась получить хотя бы какое-то сообщение от Бенедикта: за любое ласковое слово, дешевый комплимент можно было бы уцепиться, оправдать ими проведенный в гостинице час, доказать себе самой, что вот, дескать, не устояла, беспрестанными сладкими речами завлекли меня, обезоружили, соблазнили. Не я сама позвала, меня позвали.

Но телефон молчал. Мир молчал. Только на верхнем этаже похрапывал мистер Ч. Лилит снова открыла телефон и стала пересматривать последние фотографии, присланные сыном. Чикагские собаки. Он снимал их в парке, готовясь к экзаменам. Возможно, и кинологам в Чикаго неплохо живется. Ладно, пусть разбирается сам, кем он хочет стать.

                                         * * *

– Ты какая-то грустная последнее время, – заметил мистер Ч. через неделю после отлучки Лилит «к подруге». – Расстроилась, что лето кончилось и тебе снова надо возвращаться к твоим оболтусам? Ничего, на следующий год туризм немного придет в норму, рванем с тобой в Италию, на море. У меня клиент из Калабрии, уже который год зовет к себе погостить.

– Слушай, а давай еще один череп купим, – отозвалась Лилит. – Овечий или лошадиный какой-нибудь. Ты же их так любишь. Какой бы ты в спальне повесил? Мне вот этот нравится, позолоченный, с нарисованной хризантемой.

И она протянула ему телефон, чего давно не делала, боясь, как бы он не увидел сообщений от Бенедикта.

О сообщениях впредь можно было не волноваться. Бенедикт не написал ей ни в ту ночь, ни на следующий день. Ни когда-либо после. Не выдержав мучительного ожидания, Лилит ввела в поисковик всё, что знала о любителе Пиммса: его имя (Google сразу предложил ей Камбербетча), школу и институт, где он учился. Этого оказалось достаточно. Знакомое лицо всплыло на LinkedIn90. Узнав фамилию Бенедикта, Лилит стала искать его по соцсетям, но, как Белый Кролик, он казался неуловим. Почти: после нескольких попыток она нашла его на профиле некоей Эмили, его однофамилицы. На последней фотографии Эмили, молодая блондинка в кремовом платье и шляпке, держала завернутого в белое младенца, а Бенедикт бережно поправлял ему кружевной чепчик. Подпись под фотографией гласила: «Счастливые родители и спящий малютка: крестины прошли на славу!» Пост был сделан